|
Фофанова Г.А.
Проблема самости и методов ее изучения в современной психологии и персонологии является одной из центральных, но, в то же время, наиболее неоднозначных и дискуссионных. Несмотря на широкую представленность этой категории в психологической литературе, определение содержания данного понятия связано с некоторыми трудностями. В самом общем значении самость понимают как интегральную целостность, «одно- личность», «подлинность» индивида, на основании которой он отличает себя от внешнего мира и от остальных людей [3]. Перспектива изучения данного феномена неминуемо ставит перед исследователем необходимость нахождения ответов на следующие вопросы:
1. Что является предметом исследования: активная, действующая или же рефлексивная, феноменальная самость?
2. Рассматривается ли самость как реальная «субстанция», «агент» деятельности или как условный психический конструкт?
3. Концептуализируется ли самость в структурных или процессуальных терминах?
4. Являются ли соответствующие структуры и процессы интраиндивидуальными, сосредоточенными внутри личности, или интерсубъективными, производными от межличностного взаимодействия, социальной среды, содержания деятельности и т.п.?
5. Каков гносеологический статус этих категорий: возможно ли объективное познание самости или оно требует каких-то иных способов проникновения? [3]
В зависимости от приписываемого категории «самости» онтологического, гносеологического и методологического статуса ученые по-разному определяют свои исследовательские задачи. Однако, несмотря на многообразие ответов на перечисленные выше вопросы, можно выделить, главным образом, два основных методологических подхода психологического исследования: позитивистский и социально-конструтивистский. Иными словами, это позволяет говорить об определении теоретико-методологических координат исследователя, которые, в самом общем виде, могут быть представлены как тенденция к использованию в работе количественных либо качественных методов исследования самости, что является отличительными признаками этих парадигм.
В основе позитивистской методологии, число сторонников которой еще достаточно велико как на Западе, так и на постсоветском пространстве, находится убеждение о принципиальной познаваемости объективного мира; методы психологического исследования должны быть такими же точными, строгими и объективными, как и в естествознании; истинность научных понятий должна устанавливаться на основе эмпирических процедур; все исследуемые феномены должны быть выражены количественными показателями. Исследования, проводимые согласно принципам методологии позитивизма, направлены на получение данных о природе самости и направлены на открытие универсальных закономерностей ее развития, функционирования и структурной организации. Реализация находящейся в таких рамках исследовательской стратегии основывается на субъект- объектной схеме, предполагающей установление четкой дистанции между исследователем и объектом исследования (в нашем случае, с человеком) и возможной минимизации влияния личности исследователя на получаемый результат. Однако, фиксируя личность как объект, наука тем самым невольно превращает ее в некоторое наличное бытие, оставляя за скобками реальную жизнь с ее богатством и многообразием фактов. «Погоня за универсальностью привела к парадоксальной ситуации: нахождению все новых и новых, подтвержденных экспериментально и статистически, закономерностей относительно абстрактного человека вообще (номотетики) при одновременном все возрастающем отрыве от конкретного человека, живущего в непосредственном социальном мире и часто не желающем вписываться в эту номотетику, проявляя свою уникальность (идиогра- фию)» [5]. Трудности, переживаемые в настоящее время сторонниками позитивизма, являются не столько следствием непонимания ими имманентной интерсубъективности и диалогичности самости, а в том, что эти понятия не поддаются жесткой операционализации и не укладываются в привычную логику экспериментальной науки, построенной по образцу естествознания и, следовательно, ориентированной на изучение не людей, а вещей и безличных процессов [4]. Знание же того, что перед ним субъект, не может не влиять на собственную позицию исследователя. Лабораторные эксперименты и направляющие их теории невозможны без заранее обусловленных ограничений и допущений. Но в своей деятельности, выступая как ученый, любой психолог имеет дело с конкретным, целостным человеком. Профессиональные знания и измерительные процедуры позволяют ему объяснить отдельные свойства личности и поведение этого человека, подведя их под определенные типы, синдромы и т.п. Но итоговое понимание жизненного мира этого другого возникает только в живом общении и остается актом индивидуального творчества.
Социальный конструктивизм - не просто новая парадигма социальной психологии, противостоящая позитивизму. Под ним следует понимать «весьма широкое интеллектуальное движение, объединяющее психологов, социологов, антропологов, этнографов, историков культуры и теоретиков феминизма, которые акцентируют историческую подвижность и культурную гетерогенность социальных категорий и понятий» [6]. Его появление стимулировало разработку «новой аналитической модели, базирующейся на альтернативной (неэмпиристской) концепции научного знания» [6]. Критическое осмысление предмета социальной психологии (и не только) сделало очевидным тот факт, что «изучение социальных процессов может служить общем знаменателем постижения природы самого научного знания» [6].
Основные постулаты социального конструктивизма состоят в следующем: «мир, данный нам в опыте, сам по себе не может диктовать тех терминов и понятий, в которые мы облекаем наши понимания этого мира». Согласно второму постулату, процесс осмысления окружающего мира есть результат совместных действий людей, вступающих в коммуникативные связи посредством естественного языка. При этом, как констатирует третий постулат, историческая устойчивость тех или иных социальных конструкций не зависит от степени их эмпирической «точности», а лишь от превратностей социальных процессов - коммуникативных, конвенциональных, риторических, конфликтных. Критерием стабильности и ценности социальных конструкций выступает их очевидная социальная интеллиги- бельность. Последний же постулат состоит в утверждении ключевой социальной роли конвенциональных форм интерпретации опыта. Описание и объяснение с необходимостью конституируют образцы социальных действий, поощряя развитие одних и препятствуя распространению других [8].
Реализация данной методологической установки в исследовании самости перемещает фокус анализа с сущностного аспекта самости к методам ее конструирования и позволяет рассматривать самость как социально конструируемую непосредственным и опосредованным социальным окружением. То есть вопрос заключается не в том, какова истинная природа самости, а то, как мы говорим о самости, каковы те дискурсы, которые мы используем, выстраивая теории, касающиеся самости. Предполагается, что методы осмысления самости являются ключом к любому объяснению того, что такое самость, поскольку ее индивидуальный смысл фактически является конгломератом этих методов, производимых путем разговора и теоретизирования. Имеет место не одна самость, которая ждет, чтобы ее познали, а множество самостей, идентифицируемых в различных лингвистических практиках, существующих сейчас и существовавших в прошлом в нашей и других культурах [7].
Социально-конструктивистский подход сосредотачивается на исследовании именно субъективности человека и того, как она непрерывно формируется и переформировывается во время взаимодействия с другими и включена в социальные и культурные практики. Идея заключается в социальной детерминации самости, конструировании ее посредством языка и выражении в речи. По К. Гергену самость - «это не тот объект, который можно описать раз и навсегда. Самость постоянно меняется, это своеобразная «текучая» история отношений» [7]. Существует множество контекстуальных самостей, возникающих в процессе социального взаимодействия и общения. Согласно Р. Харре, «общение - фундамент социального мира; посредством языка, общения, дискурса люди учатся говорить, социализируются, подчиняются социальной иерархии [10]. С этой точки зрения, общение - единственный способ осуществить познание символической природы самости.
Такая теоретическая установка предполагает максимальное приближение к изучаемому субъекту с целью схватывания максимально возможного количества контекстов и интерпретаций, обеспечивающего наиболее полное их понимание. Разумеется, наука не может и не ставит перед собой задачу охватить внутренний мир конкретного человека во всей его целостности. Как справедливо писал М.М. Бахтин, «овладеть внутренним человеком, увидеть и понять его нельзя, делая его объектом безучастного нейтрального анализа, нельзя овладеть им и путем слияния с ним, вчувствова- ния в него. Нет, к нему можно подойти и его можно раскрыть - точнее, заставить его самого раскрыться - лишь путем общения с ним, диалогически» [1]. Речь идет об исследовательском диалоге с изучаемым субъектом, направленном на максимально возможное понимание его жизненных переживаний.
Традиции изучения диалогического общения в отечественной психологии предусматривают несколько плоскостей интерпретации для описания этого понятия. Диалог - это: а) первичная, родовая форма человеческого общения, определяющая здоровое психическое развитие личности; б) ведущая детерминанта этого развития, обеспечивающая функционирование механизма интериоризации, посредством которого внешнее изначальное взаимодействие в системе «ребенок - взрослый» переходит «вовнутрь» ребенка, определяя тем самым его индивидуальное (интерсубъектное по содержанию) психологическое своеобразие; в) принцип и метод изучения человека, реализующегося посредством реконструкции содержания экстериоризируемых внутренних смысловых полей субъектов, разворачивающихся в ситуации диалога между ними; г) процесс (невозможный для формализации в позитивистской традиции), развивающийся по своим законам и по своей внутренней динамике; д) высший уровень организации отношений и общения между людьми, наиболее органичный изначальной межсубъектной природе человеческой психики, а потому наиболее оптимальный для нормального психического функционирования и личностного развития людей, реализации их потребностей; е) наиболее эффективный метод педагогических, психокоррекционных и т. п. воздействий; ж) творческий процесс [2].
Однако отечественная методология диалогического исследования в психологии находится еще на начальных этапах своего становления. Особенностью методологии диалогического исследования по сравнению с традиционной, позитивистской, является то, что субъекты исследования вступают между собой в равноправные отношения с целью совместного изучения разворачивающейся между ними конкретной психологической ситуации. Такой новый вид психологического исследования должен обеспечить и определенное личностное развитие всех участвующих в этом процессе субъектов, поскольку создает условия для реализации нового опыта диалогических контактов между людьми.
По мнению М.М. Бахтина: «Диалогический подход возможен применительно даже к отдельному слову, если оно воспринимается не как безличное слово языка, а как знак чужой смысловой позиции, как представитель чужого высказывания, то есть если мы слышим в нем чужой голос. Поэтому диалогические отношения могут проникать внутрь высказывания, даже внутрь отдельного слова, если в нем диалогически сталкиваются два голоса» [1]. Как это ни парадоксально, но идеи М.М. Бахтина воплотились в рамках диалогической методологии, разработанной на Западе [9], и, до недавнего времени, были практически не востребованы отечественными учеными. Эта диалогическая методология получила название «методологии второго лица» сегодня оценивается как обладающая наибольшим потенциалом продуктивности в нахождении дополнительных ресурсов постижения сути изучаемой феноменологии [5].
«Представим себе диалог двух, в котором реплики второго собеседника пропущены, но так, что общий смысл нисколько не нарушается. Второй собеседник присутствует незримо, его слов нет, но глубокий след этих слов определяет все наличные слова первого собеседника. Мы чувствуем, что это беседа, хотя говорит только один, и беседа напряженнейшая, ибо каждое слово всеми своими фибрами отзывается и реагирует на невидимого собеседника, указывая вне себя, за свои пределы, на несказанное чужое слово [1]. Таким образом, уместно говорить о диалогической самости как самости, конструирующейся в процессе диалогического общения. Это предполагает взгляд на диалогическую самость как на самоописание, самонарратив, рождающийся в процессе диалога с реальным или воображаемым собеседником, в условиях уникальных внешних и внутренних контекстов, которые, в свою очередь, также могут выступать в роли Другого. Особо следует подчеркнуть, что в самоописании имеет место взаимодействие функций репрезентации самости и интерактивного позиционирования, то есть, рассказывая о себе как об определенном типе личности, человек строит свои взаимоотношения со слушателем подобно характеристикам описываемого им типа личности (например, повествуя о себе как об активном и ассертивном человеке, рассказчик будет соответственным образом позиционировать себя по отношению к аудитории). [9]
Возможность вскрытия и приближения к пониманию особенностей изучаемого феномена появляется при использовании качественных методов и соответствующих исследовательских процедур, в частности, нарративного анализа, глубинного интервью, автобиографического анализа, сопровождаемых постоянным обсуждением адекватности предлагаемых исследователем объяснений с участниками исследования.
Потенциальная субъективность полученных данных может снижаться разработанными в психологии средствами - экспериментальной проверкой и рефлексией на основе процедуры методологической триангуляции - различного рода комбинированием качественных и количественных методов [5]. Реализация данной теоретико-методологической установки позволит в значительной степени обогатить психологическое знание о самости и ее конструировании в процессе диалога.
ЛИТЕРАТУРА
1. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1979.
2. Ковалев Г.А. Три парадигмы в психологии - три стратегии психологического воздействия // Вопросы психологии. 1987, № 3. С. 41-49.
3. Кон И.С. Категория Я в психологии // Психологический журнал, 1981. Т. 2, № 3. С. 36-65.
4. Психология самосознания. Хрестоматия. Самара, 2000. - 672 с.
5. Янчук В.А. Методология, теория и метод в современной социальной психологии и персонологии: интегративно-эклектический подход. Мн., 2000. - 416 с.
6. Gergen K.J. The social constructionist movement in modem psychology // American psychologist. Wash., 1985. N 3. Р. 266-275.
7. Gergen K.J., Gergen M.M. Toward a Cultural Constructionist Psychology // Theory and Psychology, 1997, 7. Р. 31-36.
8. Harre R. The ethogenetic approach: theory and practice // Experimental social psychology. NY.,L., 1977. Vol. 10. Р. 283-314.
9. Stanton W. Narrative in action: A Strategy for Research and Analysis. New York, 2001. Р.183.
10. Stevens R. (Ed.) Understanding the Self. London, 1996. Р. 376.
Источник: Диагностика: теория, практика, инструментарий сборник научных статей Под общей редакцией кандидата психологических наук, заведующего кафедрой психологии и коррекционной работы УО «Витебский государственный университет им. П.М. Машерова», доцента Богомаза С.Л. УО «ВГУ им.П.М.Машерова», 2003 |
Лекции и практикум по психологии